Ларе-и-т`аэ - Раткевич Элеонора Генриховна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
– Полагаю, – изрек Лерметт, взглядом веля Алани умолкнуть и склониться над своим пергаментом, словно бы ничего и не было сказано, – теперь мы можем приступить к дальнейшему обсуждению.
– Тем более что стена, – сдержанно произнес Сейгден, – даже и огненная, не удержит пустыню.
– Лик мира меняется, – тихо произнес Лерметт, – хотим мы того или нет, и запретить это не в нашей власти. Но вот улыбнется он нам или скорчит жуткую рожу – зависит от нас.
Глава 5
Молочный час
Эннеари уже привык к тому, что утро в Найлиссе начинается с Алани. Но сегодняшнее утро началось с Лерметта. Когда Арьен еще затемно (как и всегда) вышел в Гостиную Гобеленов, Лерметт уже был там – аккуратно, волосок к волоску причесанный, тщательно одетый, еще источающий запах свежей воды после утреннего умывания. Лицо его в свете одинокой свечи показалось эльфу непривычно утомленным – слишком уж резкие тени залегли в складках губ и возле крыльев носа.
– Рано ты сегодня поднялся, – не скрывая удивления, заметил Эннеари.
– А я и не ложился, – возразил Лерметт.
Нет, не показалось – и свеча тут совершенно не при чем!
– Послушай, – помолчав, осведомился Лерметт, – я давно тебя спросить хотел, да как-то не получалось. Эльфы любят молоко?
Эннеари моргнул от неожиданности.
– Эльфы очень любят молоко, – горячо заверил он и широко улыбнулся.
Еще бы! Для эльфов, так долго запертых в своей Долине, молоко было диковинкой – не меньшей, чем пестрый ворох осенних листьев. Вырвавшись, наконец, в Луговину и распробовав белый напиток, многие эльфы – особенно те, кто помоложе – так пристрастились к диковинному питью, что и за уши не оттащишь. Неугомонную троицу – Ниеста, Аркье и Лэккеана – в Луговине беззлобно прозвали котятами, и ведь недаром. Даже и у Арьена при одном только слове «молоко» невольно возникает на устах эта мечтательная улыбка.
– Тогда зови остальных, – молвил Лерметт, – и пойдем.
– Куда? – не понял Эннеари.
– Молоко пить, – усмехнулся Лерметт, – а ты как думал?
Лицо его было непривычно неулыбчивым, и дружеская усмешка выглядела на нем странной, почти чужой.
Непонятная затея короля вызвала одно только оживление. Вопросов вышколенные Арьеном ради посольства эльфы не задавали. Кто их знает, этих королей… может, это у них обычай такой – пить молоко до свету, да еще при этом куда-то за ним ходить? Или это не королевский обычай, а во всем Найлиссе так заведено? Спрашивать, во всяком случае, эльфы поостереглись. Никогда не знаешь, какой вопрос покажется людям чудовищной обидой. Ну, Лерметт, скорее всего, не обидится, а разъяснит терпеливо – но вот Арьен потом наверняка отчитает за неуместные вопросы. Вот же приладился нотации читать – можно подумать, он не эльф, а гном! Нет, лучше Лерметта расспросить потом, позже, тихомолком, когда несносный Арьен отвернется.
А Эннеари и подавно не задавал вопросов. И без них ясно, что у Лерметта тяжесть на душе… а вот какая – лучше покуда не спрашивать. Если кто-то оказал тебе честь, назвав своим другом, права лезть в душу он тебе тем самым не давал. Раз Лерметт не рассказывает сам – значит, не хочет… или не может. Ничего, вот прогуляется по найлисским улицам, молока попьет, авось да и разговорится.
– Пойдем не через парк, – предупредил Лерметт, – а через главный вход. Так будет ближе.
Можно через главный вход, отчего бы и нет? Да через любой – лишь бы с лица Лерметта исчезло это непривычное, чужое выражение. И неважно, что для этого придется делать – молоко пить или на голове ходить… через главный вход, разумеется.
Предрассветный Найлисс встретил их туманом. До сих пор Эннеари за свою жизнь туманов повидал немало – и в горах, и над рекой, и вдоль луга, и на лесной опушке. Он полагал, что знает о тумане все… а оказалось – ничего. Само его вещество в Найлиссе было каким-то другим. Его розовато-серые стены ритмично и стройно вздымались колоннами, прочерчивались карнизами, нависали балконами и смыкались нежными арками. В каждую из улиц Найлисса словно бы вдвинулась еще одна, сложенная из тумана, похожая и непохожая на ту, что из камня… полно, да ты и скажешь ли, положа руку на сердце, которая из этих молчаливых улиц каменная, а которая – нет? Даже собственных шагов не слыхать… тихие улицы безмолвно переговариваются друг с другом, дома доверительно беседуют между собой на языке очень странного, ни на что не похожего молчания… и не только между собой, они и с Эннеари говорят, наперерыв стараясь поведать что-то заезжему эльфу – вот только он их языка не знает… что нужно от него этим каменным и туманным громадам? Чего они хотят – зовут или предостерегают? В любом случае они не лгут, ведь они все такие степенные, добротные – и те, что из камня, и те, другие… открой любую дверь, хоть бы и призрачную, и ты войдешь, и обнаружишь за порогом мирно спящую жизнь… вот только куда ты выйдешь потом, пожелав покинуть воздвигнутые туманом стены? На какую мостовую ступит твоя нога, вновь перешагнув порог? Куда заведет тебя этот тихий, еле слышный, почти призрачный звон?
Эннеари моргнул. Нет, это не наваждение. Туман и в самом деле звенел – еле-еле слышно, потом все громче, все настойчивей. Он пел, и пению его вторило приглушенное постукивание, словно все спящие поблизости принялись в своих постелях щелкать пальцами под одеялом. А потом из серой пелены застенчиво и мудро высунулась такая же серая морда ослика, и над туманом пронесся высокий чистый голос: «Молоко-о-оо!»
Туман остался, но морок схлынул. Десятки таких же высоких голосов тут же откликнулись: «Молоко-о-оо!.. Молоко, сметана, сливки!.. Молоко, молоко, мо-ло-ко!» – и этот призыв катился все дальше и дальше по улицам Найлисса, подхваченный все новыми голосами. Окна распахивались одно за другим, отворялись ставни, заспанные девушки и зевающие старухи окликали задравших головы детей с кувшинами и кувшинчиками, бойко перебирали копытами ослики, и туман отзывался блаженным выдохом: «Молоко-оо…»
– Кому молока? – солидным взрослым голосом спросил парнишка ростом от силы до пояса Эннеари, отделяясь от тумана.
– Всем, – ответил Лерметт, принимая из рук мальчишки маленький обливной кувшинчик, до краев полный молока. Туман ли смягчил резкие складки на лице короля – или они и вправду разгладились хоть немного?
Эннеари выглотал свой кувшинчик в пять исполинских глотков, едва не захлебнувшись, и потянулся к поясу.
– За счет короля, – ухмыльнулся Лерметт, кидая мальчишке золотой. Глаза паренька округлились, словно брошенная ему монета, но визжать, радуясь негаданной удаче, и молотить пятками воздух он все-таки не стал.
– Никогда в жизни… – прошептала Илери тающим, как туман, голосом, но что именно «никогда», так и не сказала.
Лоайре, запрокинув голову, с лихостью заправского выпивохи подхватывал последние капли молока, вытекающие из кувшинчика.
– А почему кругом одни дети? – полюбопытствовал Лэккеан.
Мальчишка презрительно фыркнул: мол, кто это тут, спрашивается, дети?
– Взрослым недосуг каждый день мотаться в Найлисс из придорожных сел и городков с молоком, – вместо него ответил Лерметт. – Да и подросткам постарше свое заделье найдется. А детям отчего не сходить с осликами? Семье подмога… опять же взрослое дело, не баловство. Их никто не обидит и не обманет.
Мальчишка уважительно кивнул и поковырял ногой мостовую – но та оказалась крепкой и не проковыривалась.
– Я первый год в Найлисс хожу, – обстоятельно поведал он, – а кто дольше ходит, у них уже и свои дома есть, сговоренные. Они прямо туда молоко и везут.
– В Найлиссе это время называется «молочный час», – вновь усмехнулся Лерметт, глядя, с каким наслаждением обвитые прядями тумана эльфы лакомятся молоком. – Есть и еще один, вечерний, но я был уверен, что утренний вам понравится больше.
– Мне тоже. – Огромная рука вложила монету в ладошку мальчика и подхватила кувшинчик едва ли не прежде, чем он наполнился.
